Мир пока не придумал простого лекарства от наших болезней,
Чтоб хватило глотка, если нечего больше хотеть и глотать.
Бесполезно дышать, моя радость, задыхайся, иди – бесполезно,
Тектонический сдвиг за грудиной. Это всё лишь сует суета.
Мне б застыть в твоем кресле, затихнуть, ты этого ведь так боишься?
Или хочешь слегка? Да тебе будто нечего больше хотеть!
Разбираю тебя на осколки, на бисер, и с губ моих брызгает вишня,
Кровь закончилась, детка, когда все слова твои били как плеть.
Дом закрыт, ставни наглухо, видно, сегодня гостей не встречаешь,
И неважно, кто там, стая волчья ли, я или пара бродячих котов.
Согреваю себя, окуная ладони в прозрачные капельки чая,
Муравьям на столе этот чай как потоп, я топлю их, последний готов.
Этой ночью мне хочется снова в твоем захолустье воскреснуть,
Затаиться в углу, слушать пульс твой, за горлом твоим наблюдать.
В твоей комнате нет для меня ни угла, ни подстилки, ни кресла,
Значит, мне не родиться внутри него, нет, никогда.
Никогда?

Вечер – зеркало, бьюсь, боюсь, корки льда ломаю на разговорах.
Черепная коробка, советский союз, отголоски прошлого выветрятся нескоро.
Проводить отчеты задним числом, рисовать небесные акварели,
Этот дом под снос, я тот дом под слом, мы пока еще даже не озверели.
Выцарапывать свет из-под вечных льдов, холодней зима – значит, ближе старость,
Я тебя выбаливаю от и до, это все что мне вечерком осталось.
Чем солёней слезы, тем тоньше стать, тоньше талия, плечи к спине ровнее,
Кто-то шепчет тихо, требует перестать, скатывается к сумрачной ахинее.
Я тебя болю, израстаю мхом, прорываюсь ветками через кроны,
Догоняю память ползком, верхом, выдыхаю море из себя синхронно.
Ты моя волна, что снесет людей, что снесет дома, краски с тротуара,
Я пока (пока?) вижу тебя везде, наважденье, сон, колдовская мара.
Я пока под прицелом голодных глаз, жизнь дурная сказка и плохая пьеса,
В отраженьи дьявол, небрит, чумаз, и не хочет тратить времени, честно.
Отражаю свет галогенных ламп, через дырки в сердце, отметки кожи,
За моей спиной отпечатки лап, тишина и крики простых прохожих.
Говорят, я вырасту, израсту, я поверю, выдержу, правда? Ладно.
Я солдат, пристреленный на посту, кофеин, разбавленный шоколадным.
Я есть зеркало – бьюсь, крошусь, отражаю все, не себя в себе же,
Ночью ветер ледянист и шустр, пробирает лапами сквозь одежды.
Кто-то там, вверху, проскулит псалмы, обнимаю бережно батарею,
Мне сейчас не нужно «тьмы, а мы, взаймы» - кто б сказал «подойди, согрею».

Вечер как вечер, и ночь – просто ночь,
Луна – галоген с шириною в зрачок.
Она тебе больше не сможет помочь,
Она не придет. Но об этом молчок.
Лес пожирает с костями детей,
Мелет на части и рвет в лоскуты.
Просто репейник на волчьем хвосте,
Просто ненужная девочка. Ты.

Красная шапка, корзинка в зубах,
Ножик за поясом, волчек, кис-кис,
Так, по секрету – да дело труба,
Брось, позабудь, уходи, отрекись.
Просто есть, кому верить легко,
Просто есть те, кто врастает под дых.
Льется из млечного в пасть молоко,
Мир не для нас. Только для молодых.

Память раскрошит на части с утра,
Клеишь весь день, чтобы ночью разбить.
Просто о помощи просишь. Игра.
Просто game over. Ты просто убит.
Деточка-детка, куда ты идешь,
Девочка-крошка, со мной поиграй.
Нежность и ласка всего лишь пиздеж,
Любовь это то, что толкает на край.

Веришь – люблю, только вне всяких слов,
Веришь – дышу, если есть для кого.
Небо поднимет нас, перемолов,
Прочерк поставит в графе «итого».
Ты взвешен, измерен, ты признан нулем,
Кто клялся в любви – отторгает сейчас.
Молитвы, которые в небо пошлем,
Вернутся ударами против же нас.

Где он, тот свет, что сулили отдать,
Где то тепло, что должно обогреть?
В венах не кровь, а всего лишь вода,
Железо тебя заполняет на треть.
Сильная? Пусть. Тихий самообман,
Ты никому не нужна. Let it be.
Вечность всего лишь наркотик, дурман.
Просто бы было башку отрубить.

Птицы уходят в полет в октябре,
Все, кто решается встать на крыло.
Разве еще что-то может гореть?
От снега за окнами очень бело.
Сколько к последнему шли рубежу?
Кто-то кивает, люби, не люби.
Может, когда-то потом расскажу,
Как продирается боль из глубин.

Вечер как вечер. Простые слова,
Люди умеют словами играть.
Кто-то сдыхает от боли. Сперва
Дай докурить. Может, правда пора?
Город вгрызается в глотку как пёс,
Плюет из себя, до костей изжевав.
Снова ошибка. Опять не срослось,
Опять не сплелись у судьбы кружева.

Да пряхи-то Норны давненько спились,
И ты бы к ним тоже, мой милый, не лез.
С карниза башкой обезумевшей вниз
Сигаешь. На лапы упал. Снова в лес
Зовет тебя что-то, чему нет имен,
Одежда – броня. Как там скальды поют?
Своею любовью как вор заклеймен,
Всё ищешь себе хоть какой-то приют.

Такая вот осень, что хуже весны,
Такая вот осень, вторая подряд.
И если ты веришь – любимы, нужны,
Вся вера твоя очень ласковый яд.
Лицом об асфальт, подломившись на взлет,
Ты знаешь, куда нас уводят мечты.
Просто любви вам никто не пошлет.
Просто ненужная девочка. Ты.

И гонишь упряжку пушистых собак,
Глотаешь мороз, как лекарство от снов.
Внутри временами слетает резьба,
Но этот рассказ уже, знаешь, не нов.
Вот край одеяла, зажатый в ладонь,
Вот кошка приходит согреться под бок.
Однажды меня съест мой личный огонь,
Однажды я стану почти что как бог.

Нирвана. Спокойствие. Сила прощать.
Умение вдоха сквозь боль и тоску.
Как камень слова и уста как праща,
Оторванный новый от сердца лоскут.
А, впрочем, какая сегодня луна.
Живыми кусками любви как гнилья
Блевать. Просто ты никому не нужна.
Просто ненужная девочка. Я.

Мне бы выболеть, мне бы выткать,
Мне бы выблевать грязный гной.
Неудавшаяся попытка -
Что ты ноешь, а ну, не ной.
Нежелание быть полезней -
Дармовой бы глотнуть любви.
Грудь - вместилище всех болезней,
Что ты тонешь, а ну, плыви.
Идиотское чудо-юдо,
Говор громок и чепухов.
Я завистливый злой ублюдок
И чужих не люблю стихов.
Предлагаю себя в аренду
И вживаюсь внутри как спрут.
Неумелица хэппи энда -
В моих сказках принцессы мрут.
В моих сказках не кровь и слава,
А проклятия, мор и слизь,
Башня хладна и одноглава.
Что ты воешь, а ну, заткнись.
Горы низкие и простые -
Не Голгофа и не Афон.
Ставлю точки, но запятые
Гордо шлепает телефон.
Бесконечные словоформы,
Эфемерный и блядский рай.
Рифмоплетство в себе конформно,
Что ты пишешь, а ну, стирай.

Очень горько во рту от пролившейся наискось желчи,
Память сыплется вся - как сквозь пальцы уходит вода.
Каждый день, каждый час что-то давит на голые плечи,
Эта наша война не закончится.
Нет, никогда.

Старый звездный пастух собирает небесную паству,
Это танцы у них. На земле говорят - звездопад.
Так хотелось сказать очень просто и ласково "здравствуй",
Но сидишь и молчишь - ошарашенно и невпопад.

Эта жажда в костях. Не напиться водой из криницы,
Не отлить через воск, не надеть на себя амулет.
Что-то странное есть в человеческих вроде бы лицах
И в разлете бровей.
Мы совсем не умеем болеть.

От тоски по тебе время капает в рот вязкой медью,
Отсылает назад, к непростому тому ноябрю.
Устаешь и молчишь, начинаешь отчаянно медлить
И совать себе в пасть очень пенистый розовый брют.

Этот мир как тюрьма. Так противишься каждый день рабству,
Закрываешь глаза - и под веками лица рябят.
Так хотелось сказать утомленное тихое "здравствуй",
Но не слышишь себя.

Здравствуй, милый мой брат, я пришла за тобой,
Без тебя мои розы завяли совсем.
Подошел бы любой,
Да, считала, что мне подошел бы любой,
Их хватало денечков примерно на семь.
Здравствуй, милый мой брат, я пришла за тобой.

Этой жуткой зимой коченеют олени в лесу, держат кроны рогов для чего-то свои на весу, я пришла за тобой, я спасу тебя, милый, спасу, не смотри сквозь меня, не смотри. Милый, милый мой брат, сколько жизней минуло - не суть, я шепчу тебе бред, я такие обманы несу, я спасу тебя, слышишь, мой милый, спасу, говори же со мной, говори.
По пути износила три пары железных сапог. Как случилось, что ты сам спастись-то не смог? Милый, милый мой брат, вот ворота, вот стертый порог, что мне делать, скажи мне, скажи. Где наш дом, подскажи мне, в какой он теперь стороне, мой возлюбленный брат, ты же помнил вот здесь обо мне? Я согрею тебя, милый мой, наша истина будет в вине, брат мой, брат, моя радость и жизнь.
"Кто ты, женщина, я никого сюда больше не звал, у меня здесь завал, у меня такой жуткий аврал, кто наврал тебе, женщина, кто тебе пел и кто врал - он твой брат, он твой брат, он твой брат? В этом доме не будет камина, не будет костра, от огня пробирает до самых печёночек страх, вот постель, на постельке простынка пестра, вот кольцо, в нем алмаз под полтинник карат."
Это просто зима тебя съела и темная ночь, я смогу, я сумею, мой милый, сумею помочь, посмотри, вот глаза, что мои, что твои - они будто точь-в-точь, милый, милый мой брат, посмотри. Неужели забыл ты, как солнышко может гореть, как желтеет листва на деревьях вокруг в сентябре, милый, милый, нас столько с тобой разделяло дверей, не одна и не две, милый брат мой, и даже не три.
"Сорок восемь дверей здесь, о женщина, и сорок семь разных сложных замков, двести ленточек в снежной косе, я не помню тебя, кто ты, кто ты, не помню совсем, убери свои руки, уйди. Сто семнадцать осколков вон в том вот цветном витраже, тридцать шесть половиц, ты еще не сбежала уже? Тыща восемь ночей, проведенных вон там, в неглиже, и одна ледяная в груди."
Пусть всё так, пусть же будет вот это мой избранный крест, коль не выдаст господь, так свинья никого и не съест, милый брат, а на поезд-то не было мест, милый брат, милый брат, я тащилась пешком. Милый брат, возвратимся домой, там тепло и уют, здесь тебе, мой хороший, я знаю, играть не дают, лишь снега и ветра тебе песни чужие поют, всё с издевочкой, всё со смешком.
Прикоснись ко мне, милый, так руки твои холодны, что все венки, все жилки под кожей видны, мы одни, милый брат, мы с тобой в этом мире одни, не бросай же меня, не бросай.
"Ре-фа-соль, что еще там, ну что, подскажи, до-ре-ми? Кто сказал тебе, женщина, что в холода мы все будем людьми, я считаю до трех, нет, считаю сейчас до восьми, так велят мне, велят голоса. Кто ты, женщина, кто ты, а дом-то твой все-таки где, двадцать девять коней роет землю у вьюги в узде, клетка - крестик и нолик, а, бэ, вэ, гэ и дэ, продолжай же, со мной продолжай. Что молчишь, не люблю, когда женщины очень молчат, а скажи, ты подаришь мне завтра голодных волчат, она дарит мне шубы, но вовсе не дарит меча, ни меча, ни кинжала, ни просто худого ножа. Ей так холодно, знаешь, она-то ведь тоже одна."
Милый брат, вот рассвет, вот в окно твое тропка видна, милый, милый мой брат, мы до леса успеем дойти дотемна, хоть пешком, хоть ползком, хоть верхом на коне. Ты так холоден брат, я согрею тебя на руках, помнишь, как начинается солнечной песни строка? Почему твоя кожа, мой милый, хрупка и тонка?
Почему же ты таешь, как снег?

Королева рыдает над серебристой лужей.

Девочка-Гердочка мерзнет в снегу снаружи.
Им обеим кто-нибудь нужен.

Доигрались, пожалуй, ну или судьба такая,
Больше нет у них Кая.

Каждому веку свои герои, свои имена.
Каждому веку свои спасители, свои разрушители, своя серая масса.
Пассионарии, если угодно, сила, движущая мир, сила, вращающая эту бесхозную планетку.
Каждому веку свои лица и свои души.
Свои хранители и свои искусители.

Тяжко хранителем быть. Тут слезки утри, там удержи за шиворот у опасного перекрестка, здесь поговори, а потом еще и спать уложи, еще и сказку на ночь прошепчи, чтобы сны были крепче и слаще.
Тяжелая работа, неблагодарная.
Демонам-то что, развлечение, захотел - присвоил себе неосторожную душу, захотел - мимо прошел, больно надо.
Глядь, а на бордюре сидит хранитель, слезы по лицу размазывает. Да еще горькие какие, рыдает, как дитя малое. Устал, бедняга, умаялся. Демонам что, мимо пройти, плюнуть, да растереть. Или фляжечку предложить, опять же, по-свойски, по-змейски.
Зареванный ангел-то, может, и выпьет, так легче ему не станет. Только похмельем с утра маяться будет, крылатенький, откуда ему пить-то уметь, в самом деле. И с больной башкой пойдет назавтра снова по своим неотложным вопросам, коленки разбитые зеленкой замазывать, разбитое сердце пинцетиком собирать. Мало ль трудов у него, болезного.
А демоны-то, демоны шатаются и улыбаются загадочно. Погулять они вышли, воздухом подышать. Ну вот как человек на прогулке мороженым лакомится, так и они - вдруг сладкий пломбир чужих эмоций захочется. В вафельном стаканчике, пожалуйста.
Бегают, бегают хранители, ног под собой не чуют, пятки аж горят. А потом один встанет посреди дороги, плюнет, выматерится неумело и демонюгу звать начнет. Мол, Сашааааа, выходи во двор, мороженое есть будем, не пойду я больше по делам своим ангельским, надоело, чесслово.
Демонам и не жалко.
А чего нам жалеть-то?

А он весь такой, будто цельный щит,
По нему скучает наш гробовщик,
Но он вряд ли его получит.
У него в груди бьется странный ритм,
Лабиринт на острове древнем Крит,
Полный пыли из солнца лучик.
И скользят рисунки вниз по плечам,
Кровь врагов, конечно же, горяча,
Ну а сколько ты пил, мой рыцарь.
Королевство грез прорастает в нас,
В этот самый день, в этот самый час,
Чтобы тазом медным накрыться.
Говорит господь - ну пошли, пора,
Будто ты ни разу не умирал,
Будто жить собирался вечно.
Ну а он вставал на колени сам,
Прикоснулся пальцами к волосам,
Целовал на излете плечи.
Ты моя, сказал, господь, погоди,
Я змеей не грелся в ее груди,
Получил бы ее нескоро.
Погоди, господь, вот ее рука,
Вот постель, в постели ее шелка,
Так влюбленный - он хуже вора.
Ну а он вставал на колени, нес
Чепуху, чтоб не было больше слез
У сиятельной королевы.
Он ушел с походом в заморский край,
Там сказал - ну, господи, забирай
Полюбившего дочерь Евы.
Королева плачет о нем всю ночь,
У нее под осень родится дочь,
Синеглазая, как богиня.
Королева плачет, а рыцарь мертв,
Пчелы носят в улей кленовый мед,
А под осень все это сгинет.
Погоди, господь, подрасти бы ей,
Погоди, немного, по мне не бей,
Ну конечно, никто не вечен.
Пусть принцесса милая подрастет,
Заберешь меня, и года не в счет,
Мы с ним в небе встретимся в свой черед -
Он обнимет меня за плечи.

Иногда по ночам они ходят в окно,
Чтобы падать не вниз, чтобы просто летать.
Ее бабка седая прядет волокно,
Уже поздно, малышка, не те уж лета,
Она вяжет перчатки и много носков,
Сочиняет варенье и варит борщи.
А земля от балкона совсем далеко,
Дорогая, иголку мою поищи.
Люди сморят на них, не скрывая смешка,
Нужно спать по ночам, только дуры не спят.
Они сны достают из большого мешка
И кому-то их дарят как сердце опять.
Ночь сладка словно мед и густа как кисель,
Она держит птенцов лишь чуть-чуть под живот.
Раскрывает окно. Как замучили все.
Ночь уходит к утру, свет погаснет вот-вот.
Ее бабушка не запирает окно,
Отвращает лицом в уголок образа.
Люди верят не в сказки, а в прибыли, но
Как крючок рыболовный цепляют глаза,
Что травы зеленей, вертикальных зрачков
Не увидит никто - ночью слишком темно.
Ночь стреляет в упор, выбивает очко,
Запускает сквозь старый проектор кино.
Они падают вверх, выходя из окна,
Никому-никому, дорогая, пойми.
Бабка вяжет носки, но когда-то она
Тоже ночью летала. Простыми людьми
Притворяться легко, нужно только молчать,
Словно ночью всегда очень крепко ты спишь.
Бабка смотрит на деда. Когда-то без чар
Он влюбился в нее на какой-то из крыш.
Дед вздыхает - ну вот, дочь нормальной была,
Эту ночь позвала, одурманила влет.
Людям знать ни к чему, как нежна и тепла
Эта самая ночь, что упасть на дает.

1. МЫ
Это твоя территория, системная директория пуста, вот тебе история, где виги воюют с тори, я снова приду к тебе. Куколки в ряд на полочке, одет, как всегда, с иголочки, всё косится втихомолочку надежда в дверные щелочки и нити сучит в хребет.
Все куклы твои на нитках, но на лицах их горе выткано, бесплодно к тебе попытками всё ломится кто-то в сон. В победу так слабо верится, всё заросли злого вереска, в бокале твоем не херес, но вполне себе совиньон.
Такие смешные выводы, да кто там что хочет выведать, кому там тобой вертеть? Легенда твоя не издана, а так уж случилось издавна, где куклы - там и вертеп.
А всё ли тобою сказано, так то не твоя вина. Детишки так просят сказок, но какие уж сказки нам.

2. МАСТЕР
Ты грустен, мой Мастер, скажи мне, в чем дело? Начать всегда проще ответы с начала. И публика то ли твоя поредела, а то ли душевно совсем измельчала. Вопросов все больше, а времени мало, в крови повышается пафос и сахар. Там кукла твоя на столе задремала, проснулась - а стол, он не стол уж, а плаха.
Ну, в кукольной плоти-то крови немного, лишь та, что ты дал от себя, создавая. Когда за душой лишь кабак и дорога, пусть рядом побудет хоть кукла - живая. Никто ведь не знает, насколько ты старый, насколько чужой здесь, история эта однажды вползет в не_мои мемуары. Проснулся. Задумался - та ли планета?

3. КУКЛЫ
Куклы уходят из дома как дети, хлопают дверью как крышкой надгробной, больше свободы, придурки, хотят. Куклы шатаются где-то на свете, только и могут, на то лишь способны, чтобы тащить домой тощих котят. Куклы красивы как будто модели, куклы невинны как девы Марии, куклы наивны слегка до поры. Взрослые дяденьки кукол раздели, взрослые вещи им всем говорили, взросло свою демонстрируя прыть. Куклы почти что не чувствуют боли, куклы не знают ни капли о грязи, ножки готовы легко раздвигать, в сердце и печени требуют доли и разрастаются как метастазы, в темный алтарь превращая кровать. Куклы уходят из дома по миру, куклы уходят от мастера часто - в городе, в поле, в дремучем лесу. Куклы находят людишек-кумиров, рвут их зубами на красные части и души их Мастеру нежно несут.

4. Я
Над морем белеет парус,
В наушниках тихо - Штраус.
На дереве рвутся почки,
Царапают позвоночник,
Кроты подгрызают корни
И кровью детишек кормят.
Я дерево, я осина,
В душе моей Хиросима,
Я помню, я не забуду,
Как вешали здесь Иуду
На этой вот самой ветке,
Как бабы глазели, детки.
Возьмите меня, мой Мастер,
Порежьте меня на части,
Не просто так, а во благо,
Хотите, я буду вага?
У кукол над головами,
Над Вами.
Над всеми вами.

* Вага - крест, к которому крепятся управляющие марионеткой нити.

5. КУКОЛЬНИК
Если тебя не меняют прошедшие годы, если ты видишь, как трогает белая плесень кукол твоих, то пора менять дом твой и город, будь с собой честен, хотя бы с собой уже честен. Все нити сходятся в их создающие руки, люди, сгорая, оставят обычную копоть. Девки-актрисы обычно неряхи и суки, их прикрывают собой сценаристы и копы. Куклы послушны и терпят любые идеи, острым резцом их прекрасно так можно покоцать в образ Джульетты ну или, допустим, Медеи, а этот, кудрявый и тощий, пусть будет Моцарт.
Время однажды пришлет в дом своих делегатов, выжрет, что сможет, тебя оставляя за скобкой. Пальцы берут без запинки по струнам легато, струны звучат неуверенно, тихо и робко, ты их подтянешь и скажешь, ах, жалко, не флейта, такой безобидный на вид, ну и даром что лысый. Всех их в поля увести за собой, но полей-то не хватит на всех, да и дети, мой Мастер, не крысы.
Каждая кукла тобой без оглядки любима, лезвие режет их в кровь и горячее мясо. В шелковом платье танцует тебе Коломбина, в слишком открытом и слишком упадочно красном. Были бы люди как самая мягкая глина, как ты любил бы их нежно, мой сказочный Мастер.
Кукла за пазухой, плечи в пуху тополином,
Театр уходит из города весь в одночасье.


6. КУКЛЫ
Некому сниться и некем теперь управлять,
Как только носит такого ублюдка земля.
Небо слепые бесстыжие щурит глаза,
Куклы пытаются ниточки сами вязать,
Куклы пытаются умничать и выживать,
Трубочки курят, а в трубочках этих трава,
Оргии, пьянки в холодном, пустом гараже,
Есть у них шлюхи и даже какой-то блэк-джек.
Мастер валяется в дурке, ненужный, ничей,
Пьет валидол и ругает немного врачей.
Куклы свободны и могут что хочешь творить,
Только порой просыпается жажда внутри.
Куклы берут апельсины, печенье и сок,
Пляшут под окнами тихо фальшивый вальсок,
Глотки порвут медсестер и седого врача,
Мастер в пижаме и тапках выходит встречать.
Из-под матраса возьмет белых ниток моток,
Куклы суют ему в руки измятый листок.
Солнышко светит, в полях наливается рожь.
"Убьем тебя, если ты нас назад не возьмешь".
Горло под нити уже не впервой подставлять,
Носит же, носит такого ублюдка земля.
Он улыбается, зябко шагнет за порог.
В сторону! Паству ведет новый маленький бог.

7. МЫ
Приходи, горячих вафель испеку тебе я к чаю. Твой подшибленный Люфтваффе в своем доме привечаю. Научи меня игрушки сотворять в руках холодных, я, мой Мастер, буду слушать, мы сегодня несвободны, наши куклы окружили наше теплое пространство, они тянут наши жилы, пишут нашу сказку странствий. Приходи ко мне, варенье я на стол поставлю щедро. Куклы сделаны из хрени - стекол, ниток, дуба, кедра, бусин, крови, слов и мыслей, из каленого железа. Нитки путаю и виснет наша кукла бесполезно, уже больше не летает, кровь не пьет из нас и речек.
Точка, точка, запятая - получился человечек.

8. МАСТЕР
Сколько уже у тебя всех имен, сколько уже вариантов лица?
Мастер идет в переулках времен, даже не думая нас порицать,
Мастер все видит, но помнит не всё, каждая память имеет предел,
Новый заказ он в блокнот занесет, может быть, даже успеет к среде.
Как же от дыма болит голова, ты добавляешь отраву к вину.
Каждую в губы легко целовать, чтобы в них душу живую вдохнуть.
Мастер сегодня на вольных хлебах, прячет свой лик он от южного Ра.
Душу живую несет на губах, вырвав ее из кого-то с утра.

9. КУКОЛЬНИК
Ты хочешь мою душу не выдохнуть - вдохнуть и куклу свою лучшую создать за пять минут, чтоб я была покорна и сдохнуть не могла, чтоб в мир явилась черная и радостная мгла. Ты хочешь мою душу в коллекцию себе, чтоб я умела слушать, тебе варить обед.
Ты режешь мое тело, пока я крепко сплю, душа оленем белым срывается в аллюр. Ты делаешь прекрасной убогую меня, но разве я согласна себя вот так менять? Но разве я согласна, чтоб ты меня любил? Марс невозможно красный касается перил, и ты стреляешь в парке испуганных ворон. Становится так жарко, безрадостный Пьеро играет свою пьесу и плачет для толпы.
Преследует по лесу нас перебор копыт, чтоб нашу плоть разрушить, а тело в формалин. Ты хочешь мою душу - но ведь не ты один.

10. Я
И ты ведь захочешь меня задушить,
Мой Мастер, когда не отыщешь души.