послушай, такое время, что стены встают по миру
и рвут его весь на части, и катится колесом
война по костям и душам.
а в доме так пахло миррой —
когда мы молились вместе, чтоб ужас был невесом,

чтоб шутками были вести, звучащие из экранов.
в ладонях, чужих и грязных, как глина, лежит судьба.
они говорят, что лучших господь забирает рано,
но я не хочу, послушай, сдаваться и погибать,

как будто бы в наших жилах есть что-нибудь колдовское
и мы не зазря на землю живую роняем медь.
любовь набирает силу быстрее, чем в год покоя —
нам просто осталось мало, мы можем и не успеть.

посланья летят в эфиры долиною смертной тени,
как голод, чума и хаос — на рыжем коне верхом.
мы выстроим мир за стенкой, мы справимся постепенно...
но новые взвизгнут трубы.
и рухнет Иерихон.

года вращается колесо —
будто бы по хребтине.

пусть это будет лишь страшный сон...
кофе на кухне стынет,
день распланирован по часам:
выживи, заработай.

всадники скачут по небесам
дикой своей охотой.
тени над городом, глаз луны
пялится в окна слепо.

что, если мы не живые мы —
чей-то неловкий слепок,
мягкая глина, кривой оскал,
внутренность — пыль дороги.

тот, кто тебя по мирам таскал,
был милосердней многих,
тот, кто заставил тебя бежать
в призрачной хищной стае.

выйти с последнего этажа,
веря, что наверстаем,

смятые простыни. горячо,
больно и невесомо.
носом уткнуться в твое плечо
и повторять «я дома».
дома — сквозь слезы встряхнуться, встать.
новый виток спирали.
пить витамины, чтоб жить до ста...

лучше бы нас забрали.

Мама в больнице. Месяцы ипохондрического нытья вылились во множество обследований. Простая неинвазивная процедура на пару дней превратилась в неделю осложнений, вынужденный голод, бесконечные анализы.
У одного из них плохой результат. Я бы сказала, злокачественный.
Мама рыдает в трубку, называет любимой доченькой, родным человечком, просит у врачей снотворное и мечется из крайности в крайность.

Во всей этой ситуации жальче всего кошку, которая неделю дома одна, только видит по вечерам бабушку, которая ее кормит. Кошка плачет от тоски, но продолжает ненавидеть всех оптом и бить любого, кто попытается погладить. Не ест и громит квартиру.

Вторая квартира, якобы моя, якобы приданое, настороженно притихла в ожидании — продадут, не продадут. Не то чтобы она была нужна мне там, в Сибири, но в такой момент просыпается маленький вредный собственник и рычит. Но укусить не может. Далеко.

Не хочу во всем этом участвовать, не хочу эмоциональной вовлеченности, траты своего времени и ресурсов. Мои отношения с родительницей давно уже выглядят так, что по телефону я спрашиваю, как дела, а в своей голове желаю ей смерти. Не от злобы, не из ненависти — просто, кажется, это единственный вариант, когда меня оставят в покое.
Мы чужие, очень давно чужие, потому что дружить с ребенком нужно, когда он подросток, а не рыться в его вещах, унижать и диктовать свою волю. Если же так происходит, бесполезно пытаться выстроить доверительные отношения с выросшей и уехавшей через полстраны дочерью.
Дочь просто меркантильна и зависима от чужого мнения, не может так просто послать и оборвать все связи.

Но, в конце концов, ей такой смерти я не желала бы. Не потому что это больно и мучительно — это вымотает всех вокруг. Я не готова так дорого платить за свои потайные мысли.

Мир вообще сжимает кольцо. Обстоятельства то ли сильнее меня, то ли их тупо больше, но я катастрофически не справляюсь, хронически не выдерживаю. Болею. И опускаю лапки.

У любой работы с момента устройства на нее есть четыре стадии:
* ты воодушевлен, потому что ничего не знаешь и не понимаешь
* ты хочешь уволиться, потому что ничего не знаешь и не понимаешь
* ты воодушевлен, потому что все знаешь и понимаешь
* ты хочешь уволиться, потому что...

Я на четвертой. Перспектив нет. Ни карьерных, ни финансовых. Прибавка к зарплате выглядит смешно в сравнении с прибавкой ко времени, которое приходится на это тратить.
Вчера провела здесь 13 часов. С 8.30 до 21.30.
И это при том, что мною же с нуля внедрена система онлайн-отчетности. Видать, карма у меня такая, впахивать за себя и за того парня. Дорабатывать до грани нервного срыва, а после тупо пялиться в потолок, мечтая то ли уснуть наконец, то ли сдохнуть.

Творить не выходит. В голове пустота и словесный вакуум.
От усталости и от любви. Две стороны одной монеты.
Нет нужды в страдальческих стишках и выдуманных эмоциях от чужого имени, если можно просто прийти домой и рухнуть в тепло объятий.

Никогда ни с кем не жила. Было так странно и так страшно, а теперь спокойно и правильно. Я перестала удивляться по ночам, проснувшись вдруг и обнаружив рядом другого человека.
Своего человека.

Я верю, что справлюсь, потому что уже не я, а мы, потому что держат за руку и дают сил дышать.
Осень просто снова катится по мне тяжелым мельничным жерновом.
Потом будет лучше.
Я только не знаю, когда наступит это самое потом.

Но, в конце концов, первый раз, что ли?

господи боже, да сколько же раз ты помянут всуе?
взрывами в небе дороги, пути и судьбу рисует,
дробью по коже, картечью, шрапнелью — чтоб стало хуже.
кто нам поможет?
теперь помогать никому не нужно.
тянется время. когда-то обида внутри остынет,
сердце похитит и в мелкую пыль обратит пустыня.
стихотворений, баллад и легенд обо мне не будет.
что есть смиренье?
не знать и не думать, что скажут люди.
господи милый, когда надоест тебе бить наотмашь?
падаешь в небо, срываешь печать и назад не смотришь,
там лишь могилы. танцуй на костях, береги свой разум.
хватит ли силы?
ты это узнаешь отнюдь не сразу,
время борьбы начинается после конца сражений,
тот, кто погиб — несомненно, тот счастлив, святой, блаженный.
боги судьбы так устали решать под конец спектакля.
как теперь быть?
мы расстанемся здесь, на песке, не так ли?

Бесконечные интермедии
Снов, не выдержавших ночей.
Мы с тобой так бездарно медлили,
Что остались в конце ни с чем,
Оказались по обе стороны
Будто лодки, что как-нибудь
К разным пристаням пришвартованы —
Только гнить или тонуть.

Наши страхи под утро умерли,
Побледнели с теченьем лет.
Опускаются волчьи сумерки —
Я иду к тебе след во след,
За спиной бредет непогодица,
Докатившаяся с морей.
Кто из нас на кого охотится —
Ночью даже оскал острей.

Кто сказал бы, чего мне хочется,
Победить, проиграть ли, но
Ты такая же полуночница,
Не своих даже жертва снов.
Так все маешься, ходишь-бродишь, ко
Мне не станешь питать любви.
Поднимается волчье солнышко —
До утра меня позови.

слишком много вокруг огня,
слишком много вокруг войны.
добрый бог не сберег меня...
мы от страха совсем больны,
одиноки в большом миру —
словно в чьей-то чужой игре.
слишком многие здесь умрут,
но боятся не умереть.
мы от боли совсем темны,
неотличные от зверья.
кровоточить разрывам, ныть.
кто стоит против смерти? я,
не смыкая бессонных глаз —
богу доброму веры нет.
кто саму бы нашёл и спас,
кто самой подарил бы свет...

Между взрывов
Расцветает кровавый цветок.
Лия пишет Господу — п о п е р ё к

Лие шестнадцать
У нее впереди еще целый поток писем к богу
Маленький воин собирается на Дорогу
by Leanira


Девочка пишет господу в клетчатую тетрадь:
"Дай нам хоть что-то, господи, кроме смертей и страха,
Сына ли дай нам младшего - заново умирать -
Целого, не раскрытого людям от губ до паха
Острым влюбленным краем прозекторского ножа,
Сшитого как попало."

В шестнадцать не жизнь, а драмы.
Слышь меня, верь, люби меня.
Некуда убежать.
Страшно, так страшно, господи.
Больно, так больно, мама...

Девочка пишет господу, белый поток страниц
Кончится скоро.
Кончится первая сигарета.
Алые маки взрывов цветут на полях страны.

Господи, мертвым пламенем тысячи тел согреты.
Это ли право выбора детям своим давал?
Нам никогда не выжить здесь, нам никуда не деться.

Маленький воин ищет свой маленький Бухенвальд,
Носит в горячем сердце разрушенный наш Освенцим.
Строчки покроют линии бегом кардиограмм:
Стук - остановка - двести - разряд - выживать непросто.
Бог не читает записи, бог так устал от драм.

Господи, есть ли что-нибудь в мире больней, чем сестры?
Есть ли страшнее что-нибудь, чем о любви молчать,
Биться в глухие стены, проигрывать раз за разом?

Знака не будет, милая.
Если бежать - сейчас.
Если уж рвать все нити, то рвать их, как пластырь - сразу.
Рушится мир, под пятками жарко горит земля,
Каждый, в кого ты веруешь, умер и не поможет.

Девочка пишет господу грифелем на полях -
"Было в Начале слово.
Молви хоть слово, боже."

Доктор, я мурмур?

Пишет  -shanni-:

Уставшая ведьма после сета, лето 15-ого

URL записи

Ведьма танцует под дождем в грозу не потому, что безумна, а потому, что пьет эту силу и роднится со стихией.
И потому, что безумна и бросает вызов смерти и тьме.

Мы так боимся просто быть счастливыми. Ощущать радость. Любить.
Мир был жесток. Мир всё ещё жесток.
Но есть такие люди и такие чувства, ради которых стоит попытаться.
Хотя бы попытаться.
И, если что, пойти ко дну вместе с ними.