чудовищная смесь боли и нежности к разным людям тяжело, что все именно так, но легко, что тишины и лжи больше нет я сказала меня услышали и сегодня я напьюсь не только в память об отце
Мне сказали, что я эмоциональная проститутка. В целом, так оно и есть. Мерзко от себя. Охладеваю к людям, влюбляюсь в новых, создаю связи, рву их, балансирую на вечной грани между апатией и истерикой, любовью и равнодушием. Я, черт возьми, не понимаю, где эта самая грань, после которой все идет на спад, и такой важный и дорогой человек вдруг становится просто раздражающим элементом, чужим, тошнотворным. Казалось бы, что мне еще, суке, надо? Да кто бы знал...
Кошмарное ощущение собственной бездарности и бесполезности. Шелуха слов сыплется с меня. Заполняет пространство. Погребает под собой.
Если я такая умная, что ж я такая дура? Стать бы одним из собственных персонажей, забыться. Но древними богами не становятся. Ими рождаются. Очень давно рождаются.
Трещины в небе – такие тревожные знаки, С болью и памятью нам не прожить в одиночку. Я выворачиваюсь для тебя наизнанку, Хрупкий выпячиваю для тебя позвоночник.
В небе дождит, свет – как кровь королей голубая, Кончится воздух, и станет тоскливо и пусто. Видишь, я сильная, я до сих пор улыбаюсь, Пальцы в кулак зажимая до страшного хруста.
Знаешь, о чем промолчат пересохшие губы. Сердце заходится, кардиодатчик пищит, и Трещины в небе однажды нас все же погубят, Но до сих пор я держу над тобою защиту.
Беспощадная человеческая тупость убивает. Какие сейчас непроходимо глупые, несамостоятельные, бесполезные школьники и студенты. Хотя, о чем это я? Какие сейчас непроходимо глупые, несамостоятельные, бесполезные люди.
Но работать приходится со школьниками и студентами. Тренирую вежливую улыбку, обещающую расчленить и скормить бешеным шавкам.
Неужели я была такой же чудовищной? Или я такая и есть?
Все шрамы на шкуре времени мы можем назвать своими, Все красные нити судеб – удавки на тонком горле. Я даже не знаю истинное, твое потайное имя – Какие еще вопросы про в радости или в горе.
Расскажешь мне, как мы выжили, века протянули как-то, Заполненные по горлышко ненужными и не теми Людьми. Я тебя предчувствую, я вижу тебя по картам, Когда отступают страшные, живущие в сердце тени.
Молчать, только ближе к вечеру запятнанными бинтами Искусанные ладони затягивать неумело.
Молиться не о спасении – живыми (ты знал) не станем, Но пусть бы в тебе хоть что-нибудь согрелось и не болело.
Тишина накрывает и путает сны и мысли, Тишина поглощает голодным беззубым ртом. Твои руки – приют, из которого могут выслать, Твои руки – оплот в развалившемся, злом, пустом
Мире, любящем рвать до кровавых мельчайших клочьев, Не прощающем нам устаревших своих обид. Невозможно терпеть, когда нежность внутри клокочет, Невозможно любить, невозможно тебя любить.
И бездонное море соленую воду пенит За грудиной, рычит, не давая совсем вдохнуть. Но тебе почему-то хватает на нас терпенья На года и столетья – не только на пять минут.
Мы всего лишь осколки и образы чьей-то веры, Ни души, на надежды, ни вечности – ничего. Шаг сквозь тысячу лет, шаг навстречу, короткий, первый – Самый длинный из всех совершенных за жизнь шагов.
У меня некоторые трудности с разграничением игроков и персонажей, поэтому все нихрена не понятно. Я вижу цельный образ, и древние боги пробиваются через хрупкую человеческую оболочку, вдавливающую тонкие пальцы в клавиатуру.
Сумрак египетский горек, вечен, Поступь твоя быстра. Годы ложатся ярмом на плечи. Я на твоих кострах Не инквизиторских, погребальных, Ныне дотла сгорю. Шторм зарожденный десятибалльный Кончится к сентябрю. Взвешено сердце – полегче перьев, Словно и нет меня. Вставшим из жарких людских поверий Мир суждено менять, Шить, перекраивать год от года, Время низать на нить. Только раскладов во всех колодах Сердцу не изменить. Старые боги уходят к черту, Прячут свое лицо. Ты все такой же пустой и мертвый, Год ли прошел, пятьсот. Брошенный камень рождает волны, Сумрак встает седой. Древнее сердце доныне полно Мертвой твоей водой.
Тяжело быть совой. Даже если тебе на работу к одиннадцати, каждое утро - сеанс некромантии над самим собой. Потому что в два часа ночи вдруг развивается бурная интересная дискуссия с кем-то из таких же, неспящих, только с тоской поглядывающих на часы: знаешь, что спать остается все меньше, шесть часов, пять, четыре. Но одно только это знание не заставит уснуть.
Однако, здравствуйте. Я снова нашла себе некоторое успокоение, игровой мир и стихи. Последним, как можно догадаться, я совсем не рада.
Опять же с помощью таблеток и такой-то матери отправилась сегодня на тату-фестиваль. Билет заранее куплен был, да и для диссертации надо. Поняла, что хожу как старая бабка. Крохотными шажочками, чтобы меньше трясти бренное тело и несчастные ребра в нем. И шарахаюсь от людей. Зато набрала материала. Взяла интервью у русских мастеров и, совершенно неожиданно, у двух итальянцев и финна. Просто когда подкатила к очередному татуированному дядьке с машинкой в руках, мол, позвольте вас отвлечь, он внезапно не андестэнд по-русски, а я вдруг решила, что пофиг на грамматику, я сумею объяснить, че мне надо, и перевести вопросы. Сумела. Один из итальянцев был невероятно милый и забавный и даже предлагал мне вот за просто так набить небольшое сердечко. Правда, сердечко олдскульное, а я под колесами и со сломанными ребрами. Второе, конечно, более весомый аргумент. Даже обидно как-то вышло.
Ночь, конечно, прошла феерично. Когда не можешь лечь, когда не можешь повернуться на бок, пытаешься только пристроиться как-то на подушках и ерзать, разминая затекшую спину и ноги. Когда понимаешь, что нельзя жрать много обезболивающего и изо всех сил терпишь, шипишь сквозь зубы. Когда проваливаешься в зыбкую дрему и выпадаешь из нее от каждого неловкого движения. Когда встаешь только с помощью такой-то матери, а ложишься обратно, проклиная всё и всех, но не можешь не вставать, потому что у организма есть гигиенические потребности, в конце концов. Злая. Несчастная. Уставшая еще больше. Завтра будет легче. Первая ночь всегда хуже всего.
К вопросу о везучести, реакциях и последствиях. Меня сегодня сбила машина. На регулируемом пешеходном переходе на зеленый свет. Все, что успела увидеть - кавказские рожи внутри внедорожника. Рефлексы спасли. Вы знаете, что если не успеваете уклониться от столкновения с автомобилем, нужно прыгать вверх? Серьезно. Так меньше риск оказаться под колесами. Рвануться вверх, перекатиться по капоту. Упасть на землю, ободрав ладонь. Эти мрази даже не остановились. Близорукая Линн не увидела номера. Только впечатала на след призыв темных тварей. Какие-то ребята на битом жигуленке тормознули и предложили помощь, отвезли в травмпункт. Трещины в двух ребрах. Жесткая повязка и горсть обезболивающего. Камер там нет, какие-то случайные прохожие не в счет. Знакомый мент и врач из травмы единодушно сказали, что пытаться писать какие-то заявления бесполезно. Даже если и найдут, что вряд ли, когда ж им подобных мразей вообще как-то наказывали. Прекрасно лето началось.
В Госдуме предложили запретить курить женщинам моложе 40 лет. В связи со всем современным законотворчеством и вообще общим курсом на православие, через лет пять женщинам до 40 запретят пить алкоголь, есть фастфуд, находиться под прямым солнечными лучами, делать аборты, ходить на каблуках и пользоваться косметикой. Через десять запретят носить брюки и короткие юбки, делать узи, флюорографию и косметические процедуры. Через пятнадцать - делать любые операции, лечиться чем-то кроме подорожника, учиться где-то кроме пту, а потом и вообще учиться. Всем молиться и рожать, чо.
Всё, что мне нужно было, чтобы успокоиться - вернуться в игру. После долгого перерыва, после попытки порвать с зазеркальем. Жить чужой жизнью. Быть той, которой мне никогда уже не стать. Плести паутины слов, творить образы, вбивать до боли пальцы в клавиатуру - и плакать, смеяться, любить, дышать. Там, в хрустально-стальном мире. И знать, что где-то там, по ту сторону, чьи-то пальцы точно так же врезаются в буквы, живя вместе со мной.
Так хочется сделать хоть кому-нибудь больно. Вот прямо сейчас. Запустить пальцы в волосы, сжать покрепче и бить, бить лицом о стекло, об появившиеся острые грани и осколки, в кровь, в мясо. Топтать пальцы каблуками, крошить, давить к черту. И чтобы орали, чтобы хрипели, булькали. И подыхали, медленно подыхали. Кто угодно. За что угодно. Просто убивать и калечить.