Если двери в легенду нам не открыть ни рукой, ни ключом,
В нее не войти, не дойти, не добраться, и уголь остынет.
У нее трижды восемь личин, сотня тысяч имен, и совсем ни о чем,
А внутри полыхает то самое, первое имя.
Имя, выбитое острыми искрами звезд на последнем углу кирпича,
Что из тех кирпичей, из которых Вселенная множится, зрится.
Эти звезды горят, но не греют, и в космос претемный кричать
Она пробует, крик застывает во рту алой кляксой, как роза в петлице.
На рассвете три темные башни до самого неба растут и растут,
Она рвется, ломается, но добежать всё одно - не успеет.
Каждое имя ее - след, остающийся в досках на старом мосту,
Прожигая в нем дыры. Цепляется, будто репейник,
За спирали воды, застывающей льдом на оконном стекле.
Слишком рано зима, слишком холодно. Свет прорывается сквозь оболочку.
Она может быть легкой, крылатой. Последней такой на земле,
Только имя так давит, так держит за глотку - уверенно, прочно.
Россыпь бисера в ярком подоле небес все ее имена,
Кровь стекает с ладоней и падает в грешную землю, как зёрна.
Если двери в легенду закрыты, она остается под дверью одна,
Укрываясь от тьмы своей памятью, тоже до боли горячей и черной.
Иногда дуракам, говорят, тоже в играх азартных везет,
Иногда и все выстрелы сыплются где-то поодаль и мимо.
Вырвав прочь из груди, в окровавленных пальцах тихонько несет
Свое первое имя.