Милая Герда, зачем тебе Кай?
Взрослый мальчишка в костюме от Gucci.
Так, мезальянс. Это...а, не вникай,
Просто поверь — с королевою лучше.
«Вечность» давно уже сложена им,
Словом из льда изукрашены стены.
Мир, правда, так и не сделал своим -
Зачем ему эти смешные проблемы.
Милая Герда, иди-ка назад,
Пока не замерзло дитя в твоем чреве.
Кай не вернется. Взглянувший в глаза
Снежной прекрасной своей королеве -
Навеки ее. И осколками льда
Уже пропитала она его тело.
Старуха-лапландка могла не гадать,
Ведь ты все равно не дошла, не успела.
Милая Герда, ну хочешь, гортань
Разбойница вскроет тебе ночью темной?
Забудь же его, вспоминать перестань -
Ведь Кай про тебя-то ни разу не вспомнил.

Я твоя собственная истерика.
Из-за тебя ли схожу я с ума.
Если река выходит из берега,
Пусть свои воды спасает сама.
Слово – субстанция слишком простая,
В прикосновениях всё волшебство.
Липовый мед на запястьях растает,
Пчелы слетаются на торжество.
Сети паук расплетает с запасом,
Только зачем тебе эта тюрьма?
Темная ночь говорит о прекрасном:
Если поверишь – погибнешь сама.
Море становится красным под вечер,
В час полнолуния сладким на вкус.
Прикосновения все-таки лечат,
Слово калечит. Боюсь – не боюсь.
Ветер в клочки раздирает рубашку,
Вечность слепа и немного нема.
В прикосновениях грудь нараспашку –
Каждую смерть выбираешь сама.

Мне очень неловко просить, но пожалуйста, помоги мне в пути,
Дороги порой запутаннее, чем в теле моем все тонкие вены.
И как поросли сорняков от праха до солнца расти и расти,
Так и нам бы еще дорасти до града с табличкой «благословенный».
Море соленое, проснувшись, непреклонно встает поперек тропы,
Не злобно, а просто очень уверенно, молча и неодолимо.
Даже если скажу, что я не умею плыть – все равно ведь придется плыть,
Не пешком же по дну идти, и никак невозможно пройти его мимо.
Этой солью наполнившись, сама, может быть, превращусь в кристалл,
Твоим космосом вырасту, в сердце твоем разорвусь сверхновой.
Ты, конечно, бесспорно за все эти тысячи лет словно бог устал,
Только мне не дойти, если ты не протянешь руки, не сорвешь оковы.
Небо падает в ноги, озябнув, и просит ладоней твоих тепла,
Я согрела б его, но боюсь, оно всё не войдет, не поместится в ванной.
Дай знак, дай мне руку, всего лишь чтоб я добрести смогла,
Помоги мне в пути через город мой обетованный.

Только знаешь, степные травы иной раз совсем горчат,
Если будешь травиться, весь вкус не забудь перебить полынью.
Кроме памяти надо мной не висит ни одного меча,
А память, она как чай – сначала жжет глотку, потом остынет.
А люди почти как куклы, на нитки наденешь – давай вертеть,
Рецессивность марионеток растет чуть менее или более.
Если решат спросить, что выберешь – боль или просто смерть,
Подумав, скажу, что мне больше не хочется чувствовать боли.
Волшебным мостом можно выше, но рухнешь – не соберешь костей,
И сны эти, что мне делать, растет по утрам кофейная одержимость.
Вот если бы можно просто как ветер напев свистеть,
Тот древний язык въелся в кровь, скажи – не сошла с ума, скажи мне.
На всех косяках и углах паутина висит как ловцами снов,
За окном кричат, на свой юг улетая, цветные птицы истошно,
У меня кроме памяти не остается совсем не-чужих миров,
Всё, чем можно дышать, всё, что можно любить, прописалось в прошлом.
На губах будто чудится каждый раз горький запах степной травы,
В городах, раскаленной пылью плетущих алый ажур из глотки.
Ты кусаешь губы, ты просишь меня не выть,
Потому что память настойчиво просит встряски – узнать и найти кого-то.
И ты варишь свой нежный яд из почти что рожденных слов,
Из почти рассказанных, из почти для меня и других прозвучавших.
Я не знаю, считать это горем, сказать ли, что мне повезло –
Вспоминать все чаще.

Майе 14 лет. Она играет с подругами в мяч, и он залетает во двор старинной заброшенной усадьбы. Ее боятся все местные жители. Жуткие истории ходят о покинутом доме. Девочки опасливо заглядывают через забор. Мяч лежит почти у самых дверей.
- Ну его, - шепчет Анна.
- Пойдемте лучше на реку, - вторит ее сестра-близнец Ханна.
Майя слывет смелой девушкой.
- Я схожу за ним, - говорит она, а сердце тревожно ёкает.
- Ой, не стоит! – Ханна прижимает ладони к пухлым щекам.
- Схожу-схожу. Эх вы, трусихи!
Майя перелазит через забор и уверенно идет к мячу. Сердце тревожно колотится о ребра. Она тянется к мячу и слышит голоса. Они шепчут, манят войти. Словно завороженная, девушка шагает в приоткрытые двери, не слыша испуганного крика: «Майя, не ходи туда!»
Майя идет по пыльному холлу, осторожно ступая по скрипучим доскам. На улице солнечный летний день, а здесь холодно и сумрачно. Она поднимается по лестнице.
На стенах висят портреты. На первом изображена молодая женщина с младенцем на руках. Майя улыбается и идет дальше. На другом портрете – маленькая девчушка с игрушкой. Когда-то у Майи была точно такая же кукла. И похожее платьице. Она идет дальше. На портрете девочка постарше. У девочки очень знакомые черты лица. Майя оглядывается на портреты, и понимает, что это она. Мама, нарисованная на первом, умерла, когда девушке не было еще и года. Она проводит по портрету кончиками пальцев, грустно улыбается. Как же я на тебя похожа, мама!
Нехотя отходя от изображения мамы, Майя идет дальше. На картине она уже не одна. Как будто старше и в подвенечном наряде, с венком в волосах. А это кто? Неужто Санька? Да нет, этот господин, похоже, знатен и богат. Майя вздыхает. Санька ее первая любовь. На картине – она с ребенком на руках. Белый сверток, которому она улыбается. Дальше она видит красивую взрослую женщину в роскошном бальном платье. Майя сначала не узнает себя, а потом радостно смеется. Если бы девчонки видели этот портрет, уж они бы позавидовали. Как часто они мечтали о пышных нарядах. Чтобы скользит в роскошном вальсе под игру музыкантов. Нет, в деревне были музыканты, целых трое. Они играли по праздникам, вот только быстро напивались и начинали горланить непристойные песни.
Она идет дальше. Почему-то начинают побаливать кости, и идти тяжелее. На портрете она видит досточтимую матрону в окружении взрослых детей. Она располнела, ее пальцы украшены шикарными перстнями. Фи, Майя вовсе не хотела становиться такой. Она мечтала всегда оставаться юной. В конце концов, не может человек постареть. Всем известно, что старая карга с мельницы всегда была такой старой, а тетка Люсьена всегда была радушной полной хохотушкой.
Майя делает еще несколько шагов. Идти всё тяжелее. Пожилая дама на портрете утирает слезы у могилы своего мужа. Девушка смотрит на руки. Они начинают покрываться морщинами. Майе становится по настоящему страшно. Но что-то подталкивает ее вперед. Морщинистая седая старуха держит на коленях маленькую внучку. У Майи болит сердце. Голоса за спиной толкают ее вперед. Но если так тяжело…словно старость наваливается на нее…Майя знает, что там, впереди. Древний склеп и урна с ее прахом. Нет, нет, она не хочет туда идти!
Майя разворачивается и бежит. Коридор завивается по спирали, бросает навстречу стены. Голоса становятся громче, налетают со спины, толкают в плечи. Под ноги кидается ковер, Майя падает и больно ударяется коленом. Она вскакивает, опрокидывая столик. Где я?! Портьеры на стенах тянутся к ней, обволакивают горло. Задыхаясь, девушка пытается разжать хватку тяжелого бархата. Вырвавшись, Майя шарахается к стене. Она плачет. Ей очень, очень страшно. Случайно она задевает простенький медальончик на шее. Мамин медальончик, который та надела ей перед смертью. Слезы капают на потертую медь.
И майя слышит среди всей жуткой многоголосицы ласковый напев. Песенка, которую ей пела мама. Она не помнит мамы, но отец часто сам пел эту колыбельную. Она бежит на голос. Пытается бежать. Тело плохо слушается. Голос мамы становится увереннее. Голоса за спиной злобно воют, дом пытается удержать девушку в своем плену. Теплая рука смыкается вокруг ее ладони и выводит Майю на порог. «Мама…», шепчет она, падая на траву.
Девушка лежит на земле и не может отдышаться. Как же это здорово, оказывается – дышать! А на небе по-прежнему светит солнце, и весело поют птицы. Майя мало значения придавала этой повседневности. Но как же она рада всему этому.
К ней бегут девчонки. Она слышит, прижавшись ухом к земле, их шаги. Майя бессмысленно держит в руках мяч и улыбается. Мама…спасибо, мама.
Подруги наклоняются над ней.
- Майка, да ты поседела…

На перекрестье дорог времени столкнулись юноша, девушка и Смерть.
Улыбнулась Смерть и прошептала:
- Пробил час.
Потянулась бледной рукой к девушке, но мужчина закрыл ее, спрятал за своей спиной.
- Не тронь ее, она еще совсем дитя.
Отмахнулась Смерть, и упал он бледный на землю. Упала девушка рядом с ним на колени, закрыла собой.
- Не трогай его, он ведь беззащитен сейчас.
Засмеялась Смерть, сделала шаг назад.
- Ну что же, вы выбрали. Вы забрали у меня друг друга. И я дам вам кое-что. Дар или проклятие – не мне решать.
По ее словам почернели как уголь косы девушки, графитом стали ее глаза. Белыми как снег стали мужские локоны, и ясными как небо глаза. Взмахнула Смерть рукой, откидывая их друг от друга.
- Даю я вам вечную любовь, которая не умрет даже с гибелью мира. И даю я вам имена. Нарекаю тебя, юная, Принцессой Ночи. Нарекаю тебя, храбрый, Князем Дня.
И ушла, смеясь, по своей дороге.
Темной ночью танцует Принцесса под кронами колдовского леса.
Ясным днем бродит Князь на горном ветру.
Умирает она каждый день, чтобы возродиться в темноте.
Смыкаются глаза его, как только опустится ночь.
Только на рассвете и на закате могут они встретить друг друга, в краткие минуты сумерек дарят друг другу нежные поцелуи, только в редкие минуты затмений молчат, крепко держа друг друга за руки.
Прошедшие тысячелетия научили их не ронять слов. Лишь одно слово звучит из их уст, изредка, раз в тысячелетие. И редкость его звучания ставит его дороже всех сокровищ миров, дороже всех жизней.
И слово это – «люблю»…

Из какой весны мы ушли гулять,
Из какой весны завернули в осень?
За душой дыра, не лежит рубля,
Только хлеб да соль мы смиренно просим.
Только лай собак и пустынный двор,
Нас встречает дом катарактой окон.
Я войду в тебя, как последний вор,
И пройду в тебе белой искрой тока,
Запуская вновь твой сердечный ритм,
Для того, чтоб вел в полумертвом вальсе.
Под ногами пол, как Содом, горит.
Я хочу тебя до нутра касаться.
Из какой весны заметает след,
Возрожденный прах, снова ставший сыном?
Я хочу насквозь за тебя болеть,
Пусть бы эта боль мою душу вынет.
И в твоих зрачках не лежит пигмент,
С головой покрыт чем-то грязно-белым.
На твою любовь получить патент,
Для чего-то там, просто между делом.
Чтобы только мой. Покрывает гниль
Доски и края потолочных балок.
Из какой весны за десятки миль
Мы с тобой ушли, словно мира мало?

А солнцу-то больно, вы знали об этом?
Светить для какой-то паршивой планеты,
Светить без остатка, до черных ожогов,
До самых костей и еще хоть немного.
Светить и смотреть, как в промасленных лужах
Ложится осколками свет, что не нужен.
Так больно, так зябко в открытом пространстве,
Темно, и совсем нет свободы для странствий.
И только по пятницам каждой недели
Выходит под солнце она из постели -
Девчонка, чьи косы чем солнце рыжее.
Танцует легко, ярких бусин на шее
Стеклянных рядов от восьми до двух дюжин,
И каждую пятницу все-таки нужен
Осколочный свет безнадежной планете,
И солнцу-то больно, но все-таки светит.

Помоги мне, дождем перемерзшим стекаю с ключиц,
это как чей-то пульс, не убавить и не отключить.
Мне бы быть океаном, под пленкой из нефти уснуть,
отравиться, свернуться клыками гадюки в десну.
Больно бьет по рукам, разорвавшись, моя струна,
это, может, не наша повесть, но точно уж наш роман.
Ты предложишь мне помощь, я буду смеяться — нет,
королевство наше умрет однажды, погаснет свет.
Не смотри назад, я прошу тебя, ты не смотри,
знать бы только, что дно морское затаит внутри.
Ты не верил знакам, за это платим вдвоем с тобой,
мир покроет тела, нет, не шрамами, а резьбой.
Захлебнуться криком и запоздало заладить песнь,
эти сны и память, они прекрасно сбивают спесь.
Помоги мне, дождем кислотным замру на груди,
от чужого взгляда тебя беречь, ты не стой, иди.
Небо плачет пламенем, дождь закончился, что ж, жара,
я молю богов — доживи, пожалуйста, до утра.
Мне заснуть бы летом, открыть глаза уже в октябре,
из моей груди начинают путь почти сто морей.
Я тебя запираю в сердце, на дне, в тиши,
затаись, пожалуйста.
Не дыши.

Я писала тебе так, что пальцы стирались до крови,
я искала тебя, я знакомец бродячих собак.
Я спускалась туда, где несчастный мобильник не ловит,
где короткая жизнь стоит вовсе облезлый пятак.

В этих письмах слова, сколько можно словам твоим верить;
сколько верить и ждать, если сыплется мост впереди.
В час быка мы не спим, мы считаем постфактум потери.
Где тот радужный мост, что несут проливные дожди?

Я играла тебя так, что в клавиши пальцы входили,
я мечтала тебя, я ждала тебя сотни веков.
Заметает зима слоем ядерной матовой пыли,
и чужие слова зазывают в прохладный альков.

Столько жизней прошло, что ничто уже больше не ново,
только память стучит по вискам порой в тихом бреду.
Но, вернувшись домой, вижу в ящике старом почтовом
узкий белый конверт.
И слова «Ты дождись.
Я иду.»